|
Взяв со стола пистолет, Терренс Грегор поднес его к виску и криво усмехнулся. Нет-нет, торопиться ни к чему, ведь впереди целая ночь работы. Сначала он закончит свою последнюю картину, а уж тогда...
Он представил, как его мертвое тело находят перед мольбертом с еще непросохшим холстом... всего лишь чуть-чуть забрызганным кровью... «Вот эти маленькие бурые пятнышки — кровь художника, — скажет музейный экскурсовод. — Уже завершая эту работу, Терренс Грегор внезапно осознал, что больше никогда не сможет повторить подобный шедевр и, впав в отчаяние, покончил с собой». Что ж, отчасти это будет соответствовать действительности...
Мысль о смерти пугала, но не настолько, чтобы смириться с уготованной ему судьбой. Всю жизнь он старательно овладевал мастерством, и вот теперь, когда его возможности практически безграничны, все кончено... Какая жестокая ирония!
Терренс встал и, подойдя к картине, тяжело вздохнул. Глядя на созданный им шедевр, было невозможно удержаться от волнения.
Об изображенной на картине женщине он не знал почти ничего. Каждый вечер она приходила вскоре после заката и уходила незадолго до рассвета. Терренс сто раз говорил ей, что, будь у него ее фото, столько времени позировать бы не пришлось, но она упорно отвергала это предложение. «Я хочу видеть, как вы работаете». Странная, однако...
Без нее он бы сломался окончательно — порой лишь она стояла на пути между ним и темной бездной.
* * *
До тридцати пяти жизнь была прекрасна... пока, проснувшись однажды утром, он не почувствовал, что кончики пальцев совершенно онемели. А вскоре врачи вынесли приговор — синдром Лу Герига. Процесс зашел уже слишком далеко, и Терренс быстро терял контроль над телом. Скоро он превратится в разбитый параличом неподвижный овощ, целиком и полностью зависящий от других. И что дальше?! Он родился ради одного — творить, а если он этого не сможет, то лучше и не жить!
Вот тогда-то он и купил пистолет с одним патроном.
Приехав домой, Терренс зарядил его и... примерно через час понял, что не в силах заставить себя нажать на курок. Он бросил пистолет на стол и выругался. Ты должен решиться! Провести последние дни в хосписе?.. Ни за что! Терренс представил себе разговор двух медсестер:
«Ой, смотри, бедняжка опять обмочился!.. Он и вправду был известным художником?»
«Чушь собачья! Ты глянь на него – такому только на заборах и малевать!»
«Не стоит так при нем... Они ведь все понимают».
«Да брось ты! Он что, побежит жаловаться? Раз уж попал к нам, то пиши пропало».
Терренс яростно замотал головой, отгоняя этот кошмар. Нет, такого он не допустит! «Все очень просто — надо только как следует надраться, и тогда мне море по колено!» — подумал он и, схватив пиджак, выбежал из студии.
Снаружи сгущались сумерки...
Он никогда не бывал в этом заведении раньше (не тот класс), но сегодня оно его вполне устраивало — уж очень не хотелось наткнуться на кого-нибудь из знакомых. Что он им скажет? «Привет, рад тебя видеть, я собираюсь напиться и вышибить себе мозги»? М-да, отличное начало для разговора...
Бар оказался не таким уж плохим: мягкий полумрак, густые клубы табачного дыма, люди, играющие в пул и дартс. Подойдя к стойке, Терренс заказал «Роллинг рок» — самое приличное пиво из того, что здесь подавали, — и, получив от бармена бутылку, уселся за свободный столик в углу. Самое подходящее место, чтобы спокойно посидеть, выпить и хотя бы ненадолго расслабиться.
Именно так он бы и поступил, если бы в бар не вошла Она. Терренс заметил ее сразу — она выделялась из толпы завсегдатаев, как ярко-красный мазок на унылом сером фоне. Длинные, иссиня-черные волосы каскадом спадали на плечи и роскошными волнами струились до лопаток, темные глаза на выразительном изящном лице буквально излучали силу, ум и энергию.
Терренс подумал, что ему еще не доводилось встречать столь пленительную женщину. Черт возьми! Он просто обязан написать ее портрет! Если он сумеет передать красками хотя бы половину того, что ему удалось разглядеть в этом потрясающем экземпляре человеческой породы, его запомнят навеки! Да что там, она может стать его Моной Лизой! У него хватит времени написать последнюю картину, прежде чем болезнь окончательно возьмет верх.
Взяв бутылку, он подошел к столику незнакомки.
— Можно составить вам компанию?
— Конечно, — кивнула та, указывая на стул.
В ее голосе Терренс уловил легкий акцент.
— Вы случайно не из Европы?
— У вас очень чуткий слух. Да, я из Румынии, хотя в Штатах живу с детства и мой акцент почти никто не замечает.
— Позвольте представиться: Терренс Грегор.
— Тот самый? Художник?
— Вы знакомы с моими работами? — удивился Терренс.
— Они изумительны! Чувство цвета, формы, передача мельчайших нюансов...
— А вы бы не согласились мне позировать?
— Я?
— Да, я с радостью написал бы ваш портрет, потому к вам и подошел. У вас очень выразительная внешность. Почему-то мне показалось, что вы можете стать моей Моной Лизой.
— Что вы говорите! Прямо-таки Моной Лизой?
— Я серьезно! В вас есть нечто такое, что так и хочется запечатлеть на холсте...
Девушка улыбнулась.
— Знаете, я и впрямь не прочь стать вашей Моной Лизой...
Терренс достал из бумажника визитную карточку.
— Мы можем начать завтра?
— Днем я работаю, но вечером — с удовольствием.
— Сам я, как правило, работаю по ночам, так что все отлично. Мне понадобится ваше фото... Чтобы вам не надо было позировать постоянно.
— Не люблю фотографии. Если хотите, чтобы я стала вашей Моной Лизой, мне придется все время сидеть перед вами.
— В этом нет никакой необходимости...
— Я настаиваю.
По ее тону Терренс сразу понял — спорить бесполезно.
— Что ж, раз так...
Она кивнула.
— Вы совсем не похожи на местного завсегдатая. Терренс Грегор — и вдруг в «Баре дядюшки Раса»!.. Что вас сюда привело?
— Выпивка. У меня был тяжелый день, а этот бар поблизости от моей студии.
— Сочувствую. Надеюсь, ничего страшного не произошло?
И Терренс, неожиданно для себя, словно на исповеди, выложил ей всё. Когда он закончил, девушка понимающе кивнула:
— Должно быть, это жуткое ощущение — знать, что ты скоро умрешь!
— Страшно не умереть, страшно — не быть! Я безумно люблю жизнь, свое творчество и все никак не могу уговорить себя от этого отказаться, но... знаю, что у меня нет выбора. Мне есть что сказать миру, я мог бы оставить после себя столько чудесных картин... но теперь времени хватит лишь на одну...
— А потом соберу волю в кулак и...
— Чтобы решиться покончить с собой, требуется изрядная смелость.
Терренс горько рассмеялся.
— Я уже все для себя решил, просто у меня не хватало духу нажать на курок. И очень этому рад — иначе я бы не встретил вас...
Неожиданно Терренс сообразил, что даже не знает имени собеседницы.
— Кстати, как вас зовут?
— Мона.
— Как Мону Лизу?
— Совершенно верно.
* * *
Вспоминая об этом разговоре, Терренс был вынужден признать, что девушка и впрямь необычная... Складывалось впечатление, что она специально искала встречи именно с ним. Но как такое могло случиться?
Раздался звонок, и Терренс, открыв дверь, впустил Мону в студию.
— Рада вас видеть! — улыбнулась она.
Терренс с наслаждением вдохнул аромат ее духов.
— Я — тоже! Даже не верится, что сегодня закончу.
— В самом деле?
— Боюсь, что да. Обычно на финише я места себе не нахожу от волнения, но эта картина — последняя... Мне так не хочется ее заканчивать, что я готов корпеть над ней хоть целую вечность, но...
Подойдя к холсту, Мона окинула его пристальным взглядом.
— Неужели я и в самом деле выгляжу столь неотразимой?
— Не то слово, моя дорогая.
Она улыбнулась.
— Спасибо.
— За что?
— Что написали меня именно такой. Вы — величайший художник нашего времени и, если вдуматься, я и впрямь ваша Мона Лиза.
Терренс принялся за работу. Сегодня пальцы слушались куда хуже, чем три недели назад, когда он только начинал, и для того чтобы линии сохраняли четкость, приходилось стараться изо всех сил. Мысль о том, что это и впрямь его последнее творение, ужасала. Нанеся очередной мазок, он почувствовал – всё! Ему удалось полностью выразить суть Моны. У него она походила на некую лишенную возраста, но вместе с тем ослепительной красоты величественную, мудрую и могущественную Бледную Богиню, бросающую вызов всей Вселенной. Портрет был так прекрасен, что он не смог сдержать слез.
Вскочив с кушетки, Мона быстро подошла к Терренсу и крепко его обняла.
— Милый мой, успокойтесь, картина просто великолепна! Ваше имя войдет в историю.
Повернувшись к мольберту, Терренс понял, что Мона права: картина принадлежала кисти великого мастера. Чего же еще ему желать? Разве что... бессмертия?
— Мона... — прошептал он, — я по-прежнему не уверен, что смогу спустить курок... Ты останешься со мной до..?
Девушка в упор посмотрела на него.
— Милый мой, я сделаю кое-что получше.
— Получше?
Прижавшись к нему, Мона начала целовать его в шею, и внезапно Терренса охватило острое желание.
— Мона, — простонал он, — я хочу тебя... больше чем кого-либо в жизни... Люблю тебя...
Внезапно Мона впилась зубами ему в шею, и вверх брызнул фонтан крови — несколько капелек попало на картину. Терренс ужаснулся, но... это чувство почти сразу пропало, захлестнутое волной экстаза, по накалу страстей не похожего ни на что испытанное им ранее.
— Мона, я – твой! Возьми меня!
Возбуждение нарастало. Когда Мона отпрянула от Терренса, он ощутил такую слабость, что, не поддержи его девушка, наверняка бы упал.
— Терренс, слушай меня внимательно! — жарко прошептала Мона, не обращая внимания на стекавшую с подбородка струйку крови. — Меня направили к тебе, чтобы дать тебе шанс. Я искала тебя. Я вампир, дитя ночи. Мне доступно все... кроме солнца, от него пришлось отречься навсегда. Я завишу от смертных, ибо они дают мне жизненную силу, но зато буду жить вечно. Представь, сколько свершений тебя ждет в искусстве, будь у тебя бессмертие! И ты можешь его получить, стоит только возжелать этого по-настоящему. Если да, ты должен выпить моей крови.
Он улыбнулся и, припав к горлу Моны, сделал первый глоток. Начинается новая жизнь. А жить вечно Терренсу Грегору хотелось всегда!
| 
 "мона лиза")